Статья опубликована в журнале "Латинская Америка". При перепечатке ссылка на журнал обязательна.
Когда мы говорим о роли личности в истории, в первую очередь имеем в виду тех, кто стоит на вершине исторической пирамиды. И самые яркие события выглядят как деяния нескольких фигур, высвеченных прожекторами исследователей. Часто в тени исторической сцены остаются не только актеры миманса, но и те, кто подаёт немногословные реплики, иногда остающиеся в памяти зрителя, в то время как монологи главных героев проходят мимо сознания. Есть в исторических событиях участники, которые ими не управляют, но от того, что совершили эти не очень заметные персонажи, от того, на какой стороне они находились, зависит очень многое.
Не это ли одна из причин интереса к романам, не относящимся формально к жанру исторических, где реальные персонажи действуют на периферии сюжета, а мы следим за преломлением явлений истории в судьбах героев, фамилий которых не увидишь в энциклопедиях и учебниках. И разве не влияние этих судеб (реальных или рождённых воображением автора) определяет в значительной мере исход этих событий в романе, а может быть, и в жизни? Может быть, именно поэтому в сознании многих людей грандиозные перемены в жизни страны в равной мере связаны с именами Михаила Кутузова и Андрея Болконского, Фёдора Подтёлкова и Григория Мелехова, Нестора Махно и Вадима Рощина.
А сколько реальных людей не нашло великих писателей, способных перенести их трагические судьбы, ставшие судьбой страны, на страницы романов. И почему мы до сих пор не имеем фундаментальных трудов психологов, исследовавших ломку характеров, мировоззрений, человеческих жизней в революции, гражданской войне.
Говорят, что история не знает сослагательного наклонения. Но почему так хочется спросить, например, как выглядел бы мартиролог истории нашей родины, если бы не грянули события Октября семнадцатого? Какие имена были бы высечены в памяти народной, а какие ушли в тень? Ведь тогда они действовали рядом, нынешние знаменитости и безвестные персонажи... История выбросила кости и они легли на игорный стол, но как хочется иногда, хотя бы в воображении, перемешать их заново и увидеть, что судьба распорядилась по-иному.
Что можно узнать о человеке, имя которого (Георгий Борисович Скалов) или псевдоним (Г.Синани) очевидно известны каждому отечественному латиноамериканисту, но чья жизнь покрыта флёром таинственности, из ординарного на первый взгляд и лаконичного документа - автобиографии, написанной в далёком 1933 году для партийной комиссии по чистке? Оказывается, так много, что это переворачивает представление не только о нём, но и о времени, в которое он жил, заставляет задуматься, насколько справедливы оценки, которые выставила ему отечественная и зарубежная марксистская историография как политику и учёному.
И всё время не даёт покоя мысль: что переживал человек, вынужденный на эту исповедь? И чем руководствовался тот (или те?), кто своим красным карандашом, прошедшимся по страницам этой автобиографии, перечеркнул судьбу Скалова, достойную стать сюжетом замечательного романа, под стать «Тихому Дону» или «Хождению по мукам», зачеркнул его жизнь? И кто он, этот таинственный вершитель судеб?
Георгий Скалов, родившийся 7 мая 1896 года в Москве, был старшим из шести детей разорившегося помещика, учёного-агронома, и учительницы. Семья распалась, когда ему было 9 лет, и он жил сначала с матерью (в Петербурге, Рогачёве, Минске), затем с отцом (в Оренбурге и Самаре, где закончил в 1912 г. реальное училище). С 16 лет практически жил один, подрабатывая репетиторством, так как отец работал на опытной сельскохозяйственной станции в 100 верстах от Самары. Участвовал в ученических кружках «без какой-либо политической окраски, занимавшихся главным образом самообразованием». Никаких ясных политических взглядов к окончанию средней школы (весна 1914 г.) у него не было. Во всяком случае он «сочувствовал революции» и считал себя анархистом,(1) имея, однако, об анархизме более чем туманное представление»(2). «Самообразование» было наказано тройкой по поведению, карой достаточно суровой для ученика выпускного класса, которая, однако, не помешала ему поступить в Петербургский институт инженеров путей сообщения. Но уже через полгода, весной 1915-го, Скалов добровольно вступил в армию в качестве вольноопределяющегося. «Патриотического подъёма у меня не было, но мне казалось «стыдным» сидеть в тылу, когда на фронте страдает и умирает «народ».(3)
Произведённый осенью в прапорщики, он сначала заведует артельным хозяйством запасной батареи, а затем (весной шестнадцатого) назначается старшим адъютантом (т.е. начальником) мобилизационного отделения Инспектора артиллерийского округа в Казани и занимается отправкой на фронт новых артиллерийских формирований. Здесь Скалов встретился со своими школьными товарищами, учившимися в университете, принадлежавшими к различным политическим партиям (Поалей Цион, меньшевикам и другим), общение с которыми оказало на него «некоторое влияние». В Казани он много читал и впервые познакомился с марксистской литературой, однако начатый им «Капитал» «не осилил», а «сколько-нибудь ясного представления о различии большевизма и меньшевизма не имел, сводя их только к вопросу об отношении к войне. Был оборонцем».(4)
В январе 17-го его артиллерийская бригада отправляется во Францию для помощи союзниками по Антанте. Движение воинского эшелона на Запад было прервано в Петрограде. Здесь двадцатилетний поручик попал в Февральский водоворот, вынесший его почти на самый гребень революционной волны. Избранный солдатами членом комитета бригады, командиром батареи и бригады, членом Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, он стремительно продвигается в руководство советов: становится членом бюро и товарищем председателя солдатской секции. Среди 22 кандидатов секции от РСДРП/объединённой/ в Исполком Петросовета фракция его фамилию назвала первой.(5) Г.Б.Скалов входил в руководство совета вместе с тогдашними знаменитостями: эсерами Керенским, Авксентьевым, Черновым, меньшевиками Мартовым, Даном, Чхеидзе, Гвоздевым, межрайонцем Троцким, и восходящими звёздами грядущей революции, тогда ещё мало известными за пределами своей партии и фракции - большевиками Сталиным, Молотовым, Зиновьевым, Каменевым, Шляпниковым.(6) После I съезда Советов стал членом первого (меньшевистско-эсеровского) ВЦИК от Петросовета и вошёл в бюро военного отдела ВЦИК.(7) «Хотя после Февральской революции мне был выдан Петроградской меньшевистстской организацией членский билет со стажем «с 1916 года», в действительности сколько-нибудь сознательным с.-д. я стал только после Февральской революции».(8)
Активность Скалова в Петросовете и ВЦИК связана с военными проблемами: он входит в комиссии ВЦИК по реорганизации армии, её укомплектованию и снабжению (боеспособности), назначается одним из делегатов по разгрузке (сокращению) армии, председателем военно-иногородней комиссии. В его статьях, публиковавшихся в газете Петросовета «Голос солдата», («Революционные караулы», «Дезорганизация армии в глубоком тылу», «Больше осторожности», «Отпуски и большевики») ясно прослеживается политическая позиция: уверенность в том, что «военное дело в надёжных и крепких руках, человека преданного революции» [Керенского], «полное доверие» Временному правительству и абсолютное неприятие сил, выступающих против него.(9) Оценивая события в 1-м пулемётном полку 20 июня, он подчёркивает: «... германские шпионы и контр-революционеры, одевающиеся в разные личины, и подделывающиеся то под большевиков, то под анархистов», своими выступлениями «вонзали бы нож в спину наших братьев на фронте», а всякий солдат, поддающийся подобным «безответственным призывам» есть «изменник» перед армией и революцией.(10)
Звёздные часы Георгия Скалова наступали в моменты реальной угрозы Временному правительству. Он «всегда назначался в «военные комитеты»( в апрельские дни, 3-5 июля, Корниловское восстание и, наконец, Октябрьская революция»).(11) Документы комитетов говорят, что они пытались, как могли и умели, предотвратить кровопролитие: «...уполномочить заявить, чтобы Корнилов немедленно отвёл войска. ...Каждое распоряжение о выводе войсковой части на улицы...должно быть отдано на бланке Исполнительного Комитета...»; «...Манифестация 18-го июня...должна быть исключительно мирной. Ни одного вооруженного солдата, ни одной вынесенной из казарм винтовки... Взявший оружие – преступник против демократии.»; «...разгром типографии газеты «Правда» ...является прямым следствием неорганизованных выступлений с оружием в руках. Единственная гарантия от повторения подобных безобразных явлений – подчинение войск Совету, распоряжениям главнокомандующего».(12) Скалов подписывает эти обращения или упоминается в них, как одно из лиц, ответственных за соблюдение революционного порядка (вместе с Чхеидзе, Богдановым, Соколовым, Филипповским и другими).
Он находится в центре событий, хотя и в тени широко известных тогда партийных вождей. Ф.Ф.Раскольников в своих воспоминаниях рассказал о встрече 5 июля в Таврическом дворце представителей моряков Кронштадта с представителями «военной комиссии»: за большим столом в форме буквы «п» сидели её председатель меньшевик Либер и члены Войтинский, Богданов, Суханов, «а также ещё несколько молодых людей в офицерской форме, фамилий которых я не знал».(13) Комиссия предъявила кронштадтцам жёсткий ультиматум—немедленно разоружиться. Среди «молодых людей», неизвестных Раскольникову, наверняка был и Георгий Скалов.
Однако миротворческими декларациями и призывами страсти было не потушить, и тогда он действовал в полном соответствии со своими тогдашними принципами: «В момент Октябрьской революции, я, по настоянию «левых»,был назначен пом. комиссара штаба округа, «для того, чтобы предотвратить офицерскую контр - революцию после поражения большевиков», как говорил Мартов. На деле, конечно, для борьбы против пролетарской революции».(14) 24-го октября он подписывает предписания о направлении броневика для содействия закрытию большевистской газеты «Рабочий путь» и усилении охраны Политуправления Военного министерства, обращение «Всем полковым и соответствующим комитетам частей Петрограда...», в котором звучал драматический призыв: «В настоящий грозный момент, когда над Петроградом нависла опасность междоусобной войны, только спокойствие и выдержка всех солдат гарнизона может предотвратить кровопролитие, спасти революцию. В минуту открытия съезда Советов всякое выступление сорвёт не только его, но и Учредительное Собрание. Только безумцы или не понимающие последствий выступления могут к нему призывать...».(15) 29-го октября Скалов – в Инженерном замке, объявленном Комитетом спасения родины и революции местом сбора всем воинским частям, «опомнившимся от угара большевистской авантюры и желающим послужить делу революции и свободы».(16) В ноябре член КСРР Скалов в Пскове координирует действия Комитета и командования Северного фронта по подготовке наступления на Петроград.(17)
По возвращении в столицу он делегирован меньшевиками в бюро Союза защиты Учредительного Собрания, вместе с другими членами которого и был арестован 16 декабря и заключён в Трубецкой бастион Петропавловской крепости.(18) После разгона «учредилки» новая власть без суда освобождает её защитников и Георгий Борисович продолжает свою антибольшевистскую одиссею: Могилев, Самара. И хотя здесь он отстаивает «мартовскую позицию /в тот момент/ о недопустимости вооружённой борьбы с Советами» и остаётся в городе «в качестве зрителя, занятого своими интеллигентскими колебаниями», инерция борьбы влечёт его дальше, в Ижевск и Уфу, где продолжается сотрудничество с эсеро-меньшевистскими группами Учредительного Собрания, направляющими Скалова в оперативный отдел штаба армии КОМУЧа. Только тут, попав на место, «где мне нужно было активно и непосредственно участвовать в борьбе с Советской властью – я считал её тогда властью ошибающейся части рабочего класса я почувствовал, что моё место скорее по ту, советскую, сторону фронта... /Именно «скорее», т.к. твёрдого решения перейти на сторону Красной армии, чтобы драться за советскую власть у меня тогда ещё не было/.»(19)
Происходит мучительный разрыв с прошлым, с борьбой в защиту идеалов Февраля, поиск нового пути. Оценивая позже свои метания, Скалов говорил: «это не укладывается в логические рамки... В голове были не чёткие позиции, а путаница, каша».(20) Затем была рутинная работа в Архивном управлении, куда Скалов попадает по рекомендации Д. Рязанова (которому он в июне 17-го помогал в организации хранения рукописей Маркса). Она не удовлетворяет его деятельную натуру и весной 1919 г. он вступает в Красную армию (где «как бывшего активного меньшевика, политически ещё не проверенного» Скалова назначают (о парадоксы бурного времени!) лектором-пропагандистом Самарского губвоенкомата, а затем политотдела Южной группы Восточного фронта.(21) Новый поворот в жизни определила встреча с бывшим коллегой по работе в Советах - Ш. Элиавой (вместе с которым «после Демократического совещания [1917 г. –Прим. В.Х., Л.Х.] ...был сторонником однородного соц. правительства и сепаратного мира»(22), предложившим работу в возглавляемой им Туркестанской комиссии ВЦИК и СНК РСФСР. В Ташкенте в ноябре 1919 г. Скалов вступает в РКП/б/. Прошло меньше двух лет после начала активной политической деятельности, частью которой была борьба против большевиков, в том числе и с оружием в руках. Два года мучительных раздумий и метаний. Сегодня нам вряд ли дано понять все мотивы столь радикального поворота его жизни. Но выбор был сделан, и начался новый этап жизни.
Деятельность его в Туркестане нельзя отнести к категории малозаметной, хотя в отечественной историографии его имя (как и многих других) находится в тени имён М.В.Фрунзе, В.В.Куйбышева, С.И.Гусева и других. Зачастую Скалова просто не упоминали или даже приписывали его деяния другим лицам. И только публикации последних лет позволяют определить весьма видное место этого человека в драматических событиях гражданской войны в Средней Азии. Ему доверяются важные миссии. Сам Скалов объясняет ответственные назначения «только что вступившего в партию меньшевика...отсутствием в Туркестане достаточного количества людей, которых Турккомиссия могла бы использовать».(23) Трудно согласиться со столь уничижительной самооценкой. Вспомним, однако, при каких обстоятельствах и когда она была дана (27 октября 1933 г., после партийной чистки). Может быть в 1919 г. было просто не до того, чтобы копаться в прошлом, пусть и не столь далёком. А может быть и не было такой необходимости: это прошлое было хорошо известно многим (в первую очередь руководителю Туркомиссии Элиаве) и не считалось предосудительным.
